Как Черчилль начал увлекаться живописью

Впервые Черчилль обратился к мольберту и краскам летом 1915 года. В самый разгар душевных переживаний из-за краха Дарданелльской операции, который стоил ему поста в Адмиралтействе, вместе с супругой Клементиной и детьми он удалится в снятый на летний период небольшой дом XV столетия Хоу Фарм в деревне Хэскомб, что по соседству с городом Годалминг, графство Суррей.

Пасторальная идиллия Суррея оказали на Черчилля благотворное воздействие. Он даже стал подумывать о приобретении одного из домов по соседству. Хоу Фарм был взят в аренду совместно с семьей брата – Джеком, который в этот момент пытался закрепиться под вражеским огнем на песчаных склонах Галлиполи. «Как бы я хотел, чтобы ты был с нами, – делился с ним Черчилль своими впечатлениями. – Здесь и правда восхитительная долина с прекрасным садом, наполненным искрящимися летними бриллиантами. Живем мы очень просто, хотя и имеем все необходимое для поддержания нормального и достойного образа жизни: горячие ванны, холодное шампанское, новые блюда и старое бренди».

Клементина и супруга Джека Гвенделин старались сделать пребывание Уинстона интересным и насыщенным. Гвенделин увлекалась акварелью, и в один из солнечных дней, выйдя на лужайку, принялась рисовать, чем немало заинтриговала деверя. Слово за слово, и она предложила ему попробовать. Черчилль взял кисть, нехотя сделал несколько мазков и поразился произошедшей перемене. Ему захотелось рисовать еще и еще. Живописные окрестности Суррея как нельзя лучше подходили для этой цели – красивый пруд с изящным поворотом, колышущиеся верхушки деревьев, дома, разбросанные по долине, стога скошенного сена…

Чувствуя нетерпение Уинстона, Гвенделин отдала ему набор художника своего шестилетнего сынишки. Но разве это серьезно? Черчилль хотел попробовать рисовать маслом и на холсте. «Было светло-голубое небо. Казалось бы, ну что может быть проще: смешать синий цвет с белилами и нанести на верхнюю часть холста, – описывал он свое приобщение к живописи. – Для этого не нужно обладать какими-то способностями или талантом». Он очень аккуратно начал смешивать краски, затем тонкой кисточкой нанес на холст мазок голубого цвета размером с горошину. «Я сделал вызов, хорошо продуманный вызов, но такой робкий и нерешительный, полный оцепенения и колебания, что не получил от холста никакого отклика», – скажет он позже. Вдруг раздался звук приближающегося автомобиля. Невероятное совпадение: это была супруга известного британского художника Джона Лавери леди Хэзел. «Живопись, а что вы боитесь? – воскликнула она. – Дайте-ка мне кисть, нет, нет, побольше».

Шлепок в скипидар, а в палитру – белый, синий, и несколько резких мазков по холсту. «Это было неотразимо, – восхищался Черчилль. – Ни одна темная сила не смогла бы устоять перед страстным напором миссис Лавери. Лишь только холст беспомощно скалился перед нами. Все чары испарились, все комплексы исчезли. Я схватил самую большую кисть и набросился на жертву. Больше никогда я не испытывал страха перед холстом».

За время пребывания в Хоу Фарм Черчилль написал четыре картины: «Сад в Хоу Фарм с леди Гвенделин Черчилль» (1915, С146^*), «Подъездная дорога к Хоу Фарм» (1915, С148), «Хоу Фарм» (1915, С149), «Зал в Хоу Фарм» (1915, С28).

В 1963 году с Черчиллем свяжется домоправительница Хоу Фарм Джулия Тикнер. Она сообщит, что во время пребывания в Суррее, почти полвека назад, он оставил ей на сушку две картины, которые она с тех пор бережно хранит. «Как это мило с вашей стороны, что вы так тщательно следили за моими работами на протяжении стольких лет», – поблагодарит Черчилль миссис Тикнер за столь трепетное отношение к его искусству.

С живописью связана удивительная перемена в жизни политика. «Новое увлечение отвлекло его внимание, – констатировал секретарь нашего героя Эдвард Марш. – Оно оказало успокаивающее воздействие, принеся в растерзанную душу Уинстона мир и спокойствие». «Я даже не знаю, как бы я смог пережить эти ужасные месяцы с мая по ноябрь, когда ушел из кабинета министров, если бы в мою жизнь не вошел этот новый великий интерес, завладевший моим сознанием, занявший мои руки и зрение – признался сам Черчилль спустя годы. – В течение всего лета я рисовал самозабвенно».

Княгиня Марта Бибеску, лично наблюдавшая за тем, как Черчилль, абстрагируясь от окружающей его действительности, растворяется в объекте своего творчества, считала, что живопись стала для ее друга, наряду с политикой и литературой, еще одним способом «постижения мира» и «самовыражения». Кроме того, с удивлением для себя Черчилль обнаружил, что, концентрируясь на холсте, он забывает обо всех перипетиях политической борьбы и произошедших с ним неприятностях. «Иногда я готов бросить почти все ради занятий живописью», – признается он своей кузине Клэр Шеридан.

Бросать все Черчилль, разумеется, не собирался. Однако, отправляясь в конце 1915 года на фронт в звании майора, он захватил с собой мольберт, холст и краски. Хладнокровные занятия живописью под носом у неприятеля произвели сильное впечатление на его подчиненных. Сам же он все больше убеждался в том, что нашел для себя новый источник удовольствия. «Моя дорогая, ты знаешь, мне кажется, живопись станет для меня истинным наслаждением и источником вдохновения, если, конечно, я вернусь целым и невредимым», – делился он с супругой.

За время участия в боевых действиях Черчилль нарисует четыре картины. История одной из них – «Плаг-стрит» (1916, С4) – особенно удивительна. На холсте множились изображения воронок от артиллерийских снарядов. Черчилль ходил угрюмым и замкнутым. После пяти или шести дней мрачное настроение вновь сменила прежняя веселость. Удивленный подобными перепадами настроения офицер Эдмонд Хейквилл Смит спросил своего командира:

– Сэр, что-то случилось?

– Меня очень беспокоило, что я никак не мог достоверно изобразить воронку от взрыва, – ответил Черчилль. – Вчера мне это удалось. Раньше мои воронки больше походили на холм или гору, но, добавив немного белого, я с удивлением обнаружил, что они принимают нужный вид.

Вернувшись с фронта домой, один из первых уик-эндов Черчилль проведет в загородной резиденции своего друга генерала Яна Гамильтона в Постлип-холле, графство Глостершир. С собой он захватит все необходимое для продолжения художественных экспериментов. Ставшая свидетелем его работы с холстом Джин Гамильтон, супруга хозяина дома, запишет в дневнике: «Уинстон замечателен, очень искренен и убедителен в своей работе, рисует, словно молния».

После 1915 года живопись станет постоянной составляющей в жизни политика. Очевидцы вспоминали, что он никогда не ждал вдохновения. Он был, как Гёте, всегда готов к творчеству, и если появлялся свободный часок, тут же погружался в живопись. Отныне мольберты, краски, холсты всегда будут сопровождать его в многочисленных поездках и путешествиях. В каждом доме, который снимала чета Черчиллей, устраивалась студия. В своем жестком временном графике Уинстон всегда выкраивал время для занятия новым и одним из самых сильных увлечений. Черчилль рисовал везде: в министерских кабинетах и королевских резиденциях, в пустыне и на побережье, на английских равнинах и канадских озерах, на солнечных пляжах и в рыбацких деревнях.

Например, в конце марта 1920 года Черчилль отправился в поместье Мимизан с генералом Генри Роулинсоном  (более двадцати лет назад они вместе воевали в раскаленных песках Судана, а затем, в годы Первой мировой войны, постоянно «встречались на каждом перекрестке фортуны»). Поместье Мимизан, расположенное к югу от Бордо, принадлежало их общему другу Хью Гросвенору, 2-му герцогу Вестминстерскому. Черчилля и Роулинсона объединяло не только прошлое и друзья, но и увлечения: охота и живопись. Генерал хорошо рисовал акварелью, а политик совершенствовался в живописи маслом. «Мы ведем здесь скромную и уединенную жизнь, посвященную исключительно верховой езде, живописи и трапезам, – сообщал Черчилль Клементине о своем отдыхе в Мимизане. – Сегодня вечером мы с нового места делали зарисовки озера». Уинстон жаловался, что ему очень тяжело дается изображение деревьев, которые у него получались «монотонными». Обратившись за помощью к специалисту, ему удастся передать чередование сосен. Одну из картин, выполненных в поместье герцога Вестминстерского – «Вид Мимизана» (1920-е, С62), – Черчилль впоследствии подарит фельдмаршалу Бернарду Монтгомери.

Однако не всегда занятия живописью проходили столь же безмятежно, как в Мимизане. В марте 1921 года, во время конференции в Каире, Черчилль решил посетить пирамиды. К ним он отправился на верблюдах вместе с супругой, Лоуренсом Аравийским и Гертрудой Белл. «Во время посадки на верблюда мистер Черчилль потерял равновесие и упал на землю, – сообщает корреспондент Palestine Weekly. – Несмотря на рану, полученную в результате падения, он продолжил путешествие и даже умудрился сделать несколько набросков пустыни Сахара».

Эта поездка в Египет могла закончиться гораздо хуже, чем неловкое падение с верблюда. Черчилль, занимавший пост министра по делам колоний, был крайне непопулярен у местного населения. Его поезд закидывали камнями, а передвижения на автомобиле встречали громкими криками и бранью. Черчилль обращал на все это мало внимания. Он демонстративно останавливался на приглянувшихся ему улицах и начинал рисовать, попутно объясняя сопровождавшим его генералам, что никогда не следует бросать живопись. Говорил же он обычно так громко, что военных гораздо больше волновали вопросы безопасности, нежели искусства.

«Многие думают, что живопись для сэра Уинстона была увлечением для коротания времени в отставке, – писал в своих мемуарах камердинер политика Норман Макгован. – Но это совершенно не так». Очевидцы свидетельствуют, что Черчилль очень основательно подходил к занятиям живописью. Его выход на пленэр представлял собой едва ли не театральное зрелище. Сначала появлялись садовники – кто нес холст и подрамник, кто кисти и палитру, кто тюбики и мастихин. За ними следовал сам художник в легкой широкополой шляпе и с сигарой во рту. Оценив пейзаж, он давал указание разместить мольберт и поставить зонт, а иногда и несколько зонтов для защиты от солнца. Когда все приготовления заканчивались, Черчилль оставался один и приступал к работе.  Живопись была единственным его увлечением, в котором он был немногословен. «Уинстон рисует молча и заворожено, напряженно всматриваясь в пейзаж, который намеревается перенести на холст», – вспоминала его близкая подруга Вайолет Бонэм Картер.

Хотя Черчилль никогда не считал себя великим художником, его целеустремленность и трудолюбие в этой области были не менее впечатляющи, чем за письменным столом. Инспектор Вальтер Томпсон, на протяжении тридцати лет отвечавший за безопасность политика,  был глубоко потрясен привязанностью Черчилля к этому хобби: «Я не раз сопровождал его во время живописных каникул, и интенсивность, с которой он подходил к своему увлечению, меня всегда удивляла. Мистер Черчилль мог начать рисовать ранним утром и продолжать с небольшим перерывом на ланч до семи вечера. И когда в конце рабочего дня я очищал его палитру, она выглядела словно собранные вместе пятьдесят радуг».

Известный теоретик искусства Эрнст Гомбрих считал, что в определенной степени Черчиллю повезло с эпохой. Его любовь к художественному творчеству пришлась на время, когда постулаты академической живописи немного отступили. В XVIII-м и большей части XIX века академическое искусство предъявляло жесткие требования, например, в части световых решений. Любители могли рисовать акварелью, но масляная живопись по большей части оставалась им недоступна. С появлением импрессионизма ситуация изменилась. Выйдя из студий и начав рисовать на природе, художники «разрушили систему градации света». Но их искусство не было проще. Они добились больших успехов в исследовании световых эффектов, а создаваемые ими шедевры потребовали такой же «тренированности глаз, какой традиционно требовалось от рук». Кроме того, они привнесли в искусство «спонтанность, дерзость и свежесть взгляда».

Сам Черчилль, рассказывая о своем увлечении живописью, указывал, что до первых опытов в Хоу Фарм он обладал весьма скромным художественным опытом. «Достигнув сорокалетнего возраста, я ни разу не держал в руках кисти или карандаша, – признавался он, – а на сам процесс создания картин смотрел, как на сокровенную тайну, с почтением относясь даже к тем, кто рисовал мелом на мостовой».

Черчилль лукавил. Во-первых, живописью увлекалась его мать. Больших успехов она не достигла, но рисовала достаточно хорошо, чтобы одну из своих картин направить на выставку Ирландского общества изобразительных искусств.

Во-вторых, согласно ученым, способности человека определяются строением его мозга, и даже мало-мальский успех в живописи невозможен, если соответствующие области мозга, отвечающие за зрительное восприятие, ассоциативное мышление, мелкую моторику рук и прочие составляющие, необходимые для творчества, не будут по своему развитию превышать среднестатистические показатели. Поэтому трудно предположить, что при благоприятной физиологической основе художественные способности дремали в Черчилле до сорокалетнего возраста, никак не давая о себе знать.

Нет, давали. Уинстон проявил интерес к рисованию еще в начальной школе, Сент-Джордже и Брайтоне. Обширную переписку с матерью он украшал многочисленными рисунками. К примеру, очень забавно выглядит рисунок прямого, как на плацу, торса – таким образом мальчик ответил на упреки в отношении своей сутулости. Поступив в Хэрроу, Черчилль выбрал рисование в качестве дополнительного предмета. «Я очень обеспокоен изучением рисования, – делился он с матерью. – Папа сказал, что учиться пению – пустая трата времени, поэтому я переключился на живопись. Правда, мистер Дэвидсон (классный руководитель – Д. М.) сказал мне, что одно дело – “брать уроки” живописи и совсем другое – “научиться рисовать”, поэтому я намерен заниматься полтора часа в неделю. Если мне удастся, то возьму еще один час с армейским классом. Тогда я вполне смогу овладеть этим предметом».

Через полтора месяца Уинстон сообщит, что получает от рисования удовольствие и научился изображать небольшие пейзажи и мосты. Он рассчитывал, что умение рисовать принесет ему дополнительные баллы при поступлении в военный колледж Сандхёрст. Однако его планы оправдаются лишь частично. Только во время третьей попытки, которая  окажется удачной, он наберет по рисованию 339 баллов из возможных 500.

Профессор Поль Элкон считает, что между школьным опытом Черчилля и его «квази-импрессионистским» творчеством зрелых лет мало общего. Отчасти это действительно так. Рисование изучают, и изучают с удовольствием, многие дети, но большинство из них не становятся ни художниками-любителями, ни тем более профессиональными живописцами.

Несмотря на замечание П. Элкона, есть некоторые факты, которые позволяют говорить о склонности будущего политика к изобразительному искусству. Во время пребывания в Олдершоте Черчилль внимательно прочитал книгу «Создание эскизов», которую нашел очень интересной. Свои первые статьи из Кубы он украшает зарисовками батальных сцен и окрестностей, и эти зарисовки не прошли не замеченными. Помощники Черчилля будут вспоминать, что у него было «заостренное визуальное восприятие; он испытывал так хорошо знакомое художникам чувство восхищения при виде красивого очертания или необычного цвета».

В жизни Черчилля можно найти достаточно примеров «заостренного визуального восприятия». В 1921 году британский политик поделится супругой наблюдениями, когда он – своим «глазом художника» – отметил сходство между принцем Уэльским, будущим королем Эдуардом VIII, и портретом Генриха VIII кисти Ганса Голбейна-младшего, представленным в Хэмптон-корте. «Какое все-таки странное явление – наследственность, – заметит он. – Мы и в самом деле всего лишь разновидность того, что было раньше».

Определенные свидетельства можно найти и в его литературном творчестве. Например, в следующем фрагменте из «Речной войны», где автор описывает Нил перед закатом: «За мгновение до того, как солнце заходит за западные утесы, восхитительная вспышка света оживляет пейзаж. Такое ощущение, будто в час вдохновения свою картину пишет художник-титан: с темными пурпурными тенями среди скал, чуть усиливая свет песка, покрывая позолотой и украшая все вокруг, делая всю сцену живой. Река, которая своими изгибами напоминает озеро, меняет цвет с тускло коричневого до серебристо-серого, а небо – от хмуро синего до фиолетового. Все становится ярким и живым от этого магического прикосновения. А когда солнце заходит за горы, цвета на небе гаснут, вспышки на песке исчезают, все становится темным и серым, как щека человека, истекшего кровью».

Высказанную гипотезу о закономерности увлечения Черчилля живописью подтверждает и посещение им выставок и художественных галерей. Принято считать, что до того, как он взял в руки кисть, его редко можно было увидеть в таких местах. По словам Клементины, до 1915 года ее муж никогда не увлекался созерцанием полотен великих мастеров. Косвенно на свой скромный опыт посещения музеев указывает и сам Черчилль, но он же сообщает, что после того, как он начал заниматься живописью, художественные галереи стали приобретать для него «новый» и «практический интерес».

Как это часто бывает, общепризнанное мнение не всегда верно. В малоизвестной статье, опубликованной в The Temple Magazine в январе 1901 года и посвященной молодому депутату палаты общин, приводится следующий диалог между герцогом Мальборо и его родственником.

– Не согласишься ли ты сопровождать меня в Париж? – спросил Уинстона хозяин Бленхейма.

– Соглашусь, но в этом случае я отправлюсь на выставку и проведу большую часть времени среди картин, – ответил тот.

«Он определенно любит живопись», – комментирует автор статьи Джон Хульм, по мнению которого больше всего в картинах политику нравилась экспрессивность. Эту же точку зрения поддерживают и те, кому посчастливилось общаться с Черчиллем близко. В частности, Норман Макгован был «полностью уверен», что стать художником его шефу было уготовано самой судьбой.

Если изобразительное начало было не чуждо Черчиллю, зачем же тогда он лукавил, сообщая о том, что был далек от живописи до 1915 года?

Делал он это сознательно. Будучи поклонником аристотелевской «Поэтики», Черчилль хорошо знал, как произвести впечатление на читателя и как усилить эффект от не самого, на первый взгляд, важного и интересного для сторонних наблюдателей события – проявления интереса к живописи. Собственно, он рисует два мира – до и после знакомства с «музой художника», которая принесла ему не только спасение, но и прозрение. Он увидел то, что не замечал раньше; познал то, о чем не знал до этого; открыл то, что было для него неведомым.

Черчилль оставит очень яркое, красноречивое описание произошедшей с ним метаморфозы, которое включит в несколько своих литературных произведений. Ниже приведено менее известное описание, которое впервые было опубликовано в 1925 году и впоследствии не вошло ни в одну из его книг:

 «До того как я начал рисовать, я и понятия не имел, сколько может рассказать пейзаж. Его краски стали для меня более насыщенными, более важными и более различимыми. Я стал ловить себя на том, что, гуляя, уже инстинктивно обращаю внимание на расцветку листа, отражения в лужах, сказочно-пурпурные очертания гор, совершенные формы зимних веток, дымчатое очертание далекого горизонта. Я и раньше обращал на все эти вещи внимание, но теперь они приобрели для меня новый смысл. Мой ум, ведомый интересом и фантазией, стал улавливать впечатления от гораздо более мелких деталей. И каждое такое впечатление несло свое удовольствие и пользу». Поль Элкон сравнивает эстетический переворот, который произошел с Черчиллем в Хоу Фарм, с превращением – ключевым элементом большинства автобиографий со времен написания Августином Блаженным своей «Исповеди». В контексте превращения очень важным становится описание увлечения новым видом искусства, которому впоследствии суждено будет сыграть важную роль в жизни политика. Рассказывая о своих робких попытках нанести тонкой кистью краску на холст, Черчилль, благодаря специально подобранному речевому ряду, создает впечатления не просто знакомства с новым увлечением, а описывает самый настоящий процесс инициации. Так, автомобиль миссис Лавери, отвлекший Черчилля от его неуверенных попыток укротить наконец холст, превращается в «колесницу», а сама леди Лавери выступает в роли богини, которая не мечом, но кистью посвящает неофита в «сокровенную тайну» изобразительного искусства.

Дмитрий Медведев

* Здесь и далее вместе с годом создания картины указывается ее номер в каталоге, составленном ведущим специалистом по живописи У.С. Черчилля Дэвидом Комбсом.