Высоцкий: Рванувший за флажки
Сегодня Владимиру Семёновичу Высоцкому исполнилось бы 85 лет. Еще при жизни его имя стало легендой. Его образ – невысокого человека с характерным незабываемым голосом знала вся страна. Сумев каждого задеть за живое, он смог для миллионов соотечественников с их различными судьбами и характерами стать своим. Для каждого в его творчестве было место. Несмотря на отсутствие официального признания, Высоцкий смог стать символом эпохи, воедино совместив космический рывок Гагарина и бунтарский дух шестидесятников. Но, как и каждый символ, он был настолько же близок, насколько и недоступен. Его внутренний мир с невидимыми шестеренками, приводящими маховик творчества в постоянное движение, были скрыты от непосвященных глаз. Зрители видели лишь подтянутого человека, выходящего на сцену с гитарой и исполняющего свои произведения, совершенство которых казалось настолько естественным, что возникало ощущение, будто они создавались легко и непринужденно. Стопки же исписанных черновиков, наполненные окурками пепельницы и бесконечные бессонные ночи, все это оставалось близким, не понаслышке знавшим о муках творчества.
«Приподнимем занавес за краешек» и попытаемся понять, что же двигало «шансонье Всея Руси», как его назвал Вознесенский, и почему его жизнь стала «прерванным полетом».
«Во мне два «я» – два полюса планеты»
Для начала вернемся немного назад в весеннее утро 1964 года, когда бывший актер вахтанговского театра, а ныне главный руководитель вновь созданного Театра драмы и комедии на Таганке Юрий Петрович Любимов набирал в свою труппу новых актеров. Среди прочих претендентов там был и двадцатишестилетний Владимир Высоцкий, уже успевший отличиться в богемной Москве, правда, пока не творчеством, а разгульным поведением. Несмотря на многообещающее начало – окончание знаменитой Школы-студии МХАТ и поступление в Театр им. Пушкина, за несколько лет актерской карьеры Владимир сменил несколько театров. Любимов знал, что служило причиной увольнений, но, тем не менее, согласился дать молодому человеку шанс.
Высоцкий прочитал отрывок из чеховской «Ведьмы». Затем возникла напряженная пауза. Минута, две. И тут Любимов говорит:
– А что это у вас с собой?
– Гитара.
– Ну, если хотите спеть, то давайте.
Подряд исполняется несколько песен. Постепенно лицо Юрия Петровича меняется от вежливо-равнодушного до благожелательно-заинтересованного:
– А что это такое вы поете?
– Это свое.
– Свое?! Тогда я вас беру.
Так и прошла эта знаменитая встреча, изменившая дальнейшие судьбы, как ее главных участников, так и всего театра на Таганке. По-житейски скромно и без лишней патетики. Как будто бы обычный прием, если только не одно «но». Перед Любимовым стояли два человека – актер и поэт. И когда игра первого стала неубедительна, на помощь пришел второй. На протяжении всего творческого пути в Высоцком попеременно будут совмещаться актерское и поэтическое начало. Первоначально будет казаться, будто подневольный актер, безропотно исполняющий волю режиссера и вольнолюбивый поэт, нашли в его образе органичное сочетание, не раз выручая друг друга из творческого тупика. Например, Высоцкий будет часто в своей поэзии вживаться в чужой образ, создав целую галерею различных персонажей от шахтеров, спортсменов, моряков и заканчивая лошадьми, самолетами, кораблями и даже микрофонами. Но Высоцкий не был бы Высоцким, если бы две сущности в нем мирно уживались, не приводя сначала к опасным коллизиям, а затем – к постепенному появлению саморазрушающей силы, которая уничтожит весь организм.
Хотя, кто об этом думал в середине 1960-х. После приема в труппу Любимова, театральная карьера Высоцкого мало чем отличалась от судьбы обычных театральных дебютантов. Сначала у него были небольшие роли, то человек без голоса (молчащий отец Бэлы в лермонтовском «Герое нашего времени»), то голос без человека – роль Горного Эха, которая спустя годы трансформирует в отдельное поэтическое произведение. Через некоторое время – в 1966 году – ему предлагают главную роль в брехтовском Галилее. Первоначально на роль итальянского физика пробовался Николай Губенко и Александр Калягин, но предпочтение было отдано все-таки Высоцкому. Он оказался единственным, кто, несмотря на свой возраст – 28 лет, смог пропустить через себя сложнейший образ, великолепно изобразив резкий переход от гениальности к самопредательству.
За Галилеем последовал «Пугачев» Есенина. Эта драматическая поэма уже не раз привлекала к себе внимание режиссеров. В свое время ее пытался поставить Мейрхольд, но сложнейший поэтический материал оказался слишком неудобным для театральной сцены. Делать же какие-то дополнения и дописывать свой текст Сергей Александрович наотрез отказался. Для выхода из тупика Любимов попросил друга Есенина Николая Робертовича Эрдмана сделать прозаические вставки, с помощью которых и стало возможным осуществить постановку.
Высоцкому досталась роль беглого каторжника Хлопуши – самая близкая автору. Есенин сам не раз читал его монолог, и даже записал один отрывок на грампластинку. Учитывая трепетное отношение Сергея Александровича к своему персонажу, Владимиру пришлось нелегко. Но он был, словно, рожден для этой роли с ее размахом «рассейской» души и безудержным буйством эмоций. Как вспоминала, присутствующая на одном из первых спектаклей Марина Влади: «На сцене неистово кричит и бьется полураздетый человек. От пояса до плеч он обмотан цепями. Ощущение страшное. Сцена наклонена под углом к полу, и цепи, которые держат четыре человека, не только сковывают пленника, но и не дают ему упасть. Как и весь зал, я потрясена силой, отчаянием, необыкновенным голосом актера. Он играет так, что остальные действующие лица постепенно растворяются в тени. Все, кто был в зале, аплодируют стоя».
Одновременно с успехом на сцене, все большее место в жизни Высоцкого начинает занимать поэзия. Изначально расширяя творческий потенциал своего коллектива, Любимов любил задействовать членов труппы на различных направлениях. У одних хорошо получалось писать музыку, у других – стихи. Кому-то легче давались акробатические номера, кому-то пение и декламация. Владимира, например, привлекали для написания поэтических номеров. В принципе в этом не было ничего удивительного для таганской труппы, за исключением того, что уже тогда произведения Высоцкого сильно выделялись на общем фоне обычных рифмованных куплетов, написанных для различных спектаклей. Его песни жили отдельной жизнью, выходя за стены театра сначала на концертные площадки, а затем через многочисленные записи, становясь достоянием всего Советского Союза.
Впервые Высоцкому пришлось столкнуться с необычной ситуацией. С одной стороны его признавали, на него ходили зрители, ценили коллеги. С другой – он оставался практически полностью неизвестен своим партнерам по сцене, как автор и исполнитель собственных песен. Алла Демидова вспоминала: «Я знала, что Высоцкий пишет песни, иногда слышала, потому что он их очень охотно пел – и за кулисами или как-нибудь так… У нас все поют и все сочиняют что-то. И вот однажды Владимир решил после спектакля показать свой концерт. Он меня тогда действительно поразил. Я увидела, что это такая мощь, это было совершенно другое, к чему мы привыкли, и ведь это же еще будет развиваться». Пройдут годы и уже будучи известным, как тогда любили говорить, бардом, Высоцкий вновь столкнется с непониманием своего творчества. «До самого конца ты будешь безрезультатно пытаться заставить признать тебя, как поэта», – писала в мемуарах Марина Влади. Ей же вторит Любимов: «Я от многих наших крупных поэтов слышал… и даже видел, что они были немного растеряны. Они говорили: “Вы знаете, мы не ожидали, что он такой необыкновенный поэт”». Первым и единственным среди поэтов кто еще при жизни будет относиться к Высоцкому, как к равному, станет Иосиф Бродский. Упоминая о нем, он будет говорить: «Это был невероятно талантливый человек, невероятно одаренный – совершенно замечательный стихотворец. Рифмы его абсолютно феноменальны».
«Мой Гамлет»
Поворотным в творческой биографии Высоцкого стал 1970 год. Именно тогда в Театре на Таганке начинается постановка «Гамлета». На главную роль пробуют разных исполнителей – Золотухина, Филатова, но уже изначально Любимов готов был отдать принца Датского Высоцкому. Он лучше всех мог изобразить рисунок роли, да к тому, кто как не Владимир знал и ценил Слово. С первых же репетиций, которые, кстати, проходили очень тяжело, Высоцкий демонстрирует особое отношение к шекспировскому персонажу, которому будет суждено стать осевым в его судьбе актера и поэта. «Над Гамлетом он работал как никогда, – вспоминал художник Давид Боровский. – Очень спружинился. Протрезвел. Видно было, что “ставил” на эту роль очень многое – и личное тоже… Это было как колдовство, как шаманство – с предчувствиями и предсказаниями».
29 ноября 1971 года состоялась долгожданная премьера. Театральная Москва уже давно не знала такого события. Казалось, все соединилось в единое целое – Шекспир, Любимов, Таганка, Высоцкий – чтобы произвести оглушительный успех, неограниченный пределами Советского Союза. В 1976 году спектакль «Гамлет» получил первую премию на десятом юбилейном Белградском интернациональном фестивале (БИТЕФ), в 1977-м ему была присуждена высшая премия французской критики, как лучшему иностранному спектаклю года, а в 1980-м – первая премия на втором Международном фестивале «Варшавские встречи».
С годами театральную идиллию стала сменять суровая реальность. Высоцкому стало тесно в театре. Шекспировский персонаж пробудил в нем огромные творческие силы, подняв его поэзию на новый уровень. Впервые актер оказался неспособен вместить поэта. Высоцкому хотелось творить самому, создавать и исполнять собственные произведения. Да, «Галилей», «Пугачев», «Гамлет» – это все гениальные образцы театрального искусства. Но за ними стояли автор и режиссер. Неудивительно, что, пытаясь дистанцировать себя от спектакля Любимова, Высоцкий пишет стихотворение с недвусмысленным названием «Мой Гамлет», в котором не только приводит свою трактовку шекспировского образа, но и поднимает такие вечные вопросы, как место человека в этом мире, его путь, судьба. Высоцкий не дает готовых ответов, завершая произведение столь характерными для его творчества «смысловыми перевертышами» и изображением парадоксальности бытия:
Но гениальный всплеск похож на бред, В рожденье смерть проглядывает косо. А мы все ставим каверзный ответ И не находим нужного вопроса.
Помимо стремлений к творческой самостоятельности, Высоцкий также стал задыхаться в театре из-за личных отношений с другими членами труппы. Всенародная популярность, французская жена, многочисленные поездки за границу и собственные иномарки вызывали у одних восхищение, у других – зависть. Фотограф театра Александр Стернин вспоминал – бывали случаи, когда Высоцкому специально расстраивали перед спектаклем гитару. Владимир только удивлялся: «Ну вот опять! И кому это надо?!». В мае 1980 года, когда из-за его резкого ухудшения здоровья срывались гастроли в Польше, артисты стали ворчать: «Знаем мы, как Высоцкий болен… Он там на фестивале в Каннах поехал с Мариной. А нас из-за него потом никуда пускать не будут».
Владимир же в это время лежал в французской больнице Шарантон, где в какой уже раз боролся за свою жизнь. В Польшу он, кстати, тоже поедет, правда и в полуживом состоянии, дав врачам расписку, что они не несут ответственности за его здоровье.
В первых числах последнего для Высоцкого 1980-го года отношения с театром достигли надира. К тому времени у Владимира уже были серьезные наработки по созданию собственного кино. Таганка стала в очередной раз тесна для его творческой личности. Необходимо было выходить на новые рубежи.
Отвечая на вопрос одного из друзей, жалеет ли он, что уходит из театра, Высоцкий говорил: «Нет. Здесь (показывая на сердце) уже ничего не осталось». А в другой раз признавался: «Было время, когда мы друг друга посылали… И это было ближе к истине. А теперь… Все абсолютно чужие…».
7 января 1980 года состоялся тяжелый разговор с Любимовым.
– Юрий Петрович вы начали в сорок и сделали театр. А я хочу начать в сорок два.
Отговаривать Высоцкого было бессмысленно:
– Ну что же, Володя решайте сами… Только я вас прошу: играйте Гамлета.
Что чувствовал в тот момент Любимов сказать сложно. Но уже после смерти Высоцкого, он следующим образом будет оценивать его художественные заслуги: «Для меня Володя – прежде всего поэт. Прежде всего. Он был прекрасный актер, потому что он был личностью. Он всегда со сцены нес какое-то свое ощущение мира. Я уже не говорю о том, что всегда у него поразительно звучал текст. Потому что Володя понимал, что такое слово и как трудно слово отбирать. У него удивительные стихи, по форме безукоризненные. На самом деле, когда смотришь на его стихи, то поражаешься их законченности и гармонии».
Формально, уход из театра так и не состоится. Расставание оформят в мягких выражениях, как предоставление творческого отпуска на год. Что же до принца Датского, то он всегда был для Высоцкого больше чем роль. Не играть его он уже не мог. В течение всех шести оставшихся ему месяцев ни один Гамлет не проходит без его участия. Как бы плохо Высоцкий себя не чувствовал, он всегда старался выйти на сцену, вызывая недоумение на лицах коллег и восторг в зале. Особенно труппе запомнился спектакль 18 июля 1980 года. В тот день в Москве стояла знойная жара. Казалось, что в преддверии Олимпиады, не осталось глотка свежего воздуха. Мало того, играть приходилось в шерстяных свитерах и платьях, в которых и в более прохладные дни было как-то не по себе. Несколько раз во время спектакля Высоцкий выбегал за кулисы, чтобы сменить мокрую одежду и получить очередную дозу лекарства от своего лечащего врача Анатолия Федотова. После спектакля, когда уже все падали с ног от усталости, жажды и всеобщего измождения, Алла Демидова, исполнявшая роль матери Гамлета Гертруду сказала без тени улыбки на лице:
– А слабо, ребятки, сыграть еще раз?
Никто даже не посмотрел в ее сторону. И только Высоцкий выкрикнул своим мощным голосом:
– Слабо, говоришь? А ну как не слабо?
И было в этих словах столько азарта, что Демидова тут же ретировалась, во время поняв, что еще мгновенье и Высоцкий выйдет повторно на сцену и выжав из себя последние силы отыграет второй спектакль:
— Нет, нет, Володечка. Успеем сыграть в следующий раз двадцать седьмого.
Следующего раза не будет. Двадцать пятого главный герой скончается, сделав спектакль достоянием истории.
«Возможно ли раздвинуть горизонты?»
И все-таки, почему художник, у которого есть признание миллионов, материальное благополучие, социальный статус, начинает опасную игру с судьбой, пытаясь вырваться за отведенные рамки? Вряд ли ответ на этот вопрос может быть исчерпывающим. И, тем не менее, одна из причин, лежит на поверхностности – неудовлетворенность. Настал момент, когда Высоцкий вырос из занимаемой им творческой ниши. Ему постоянно хотелось большего, нового, неизведанного. Нужно было испытывать и дальше судьбу на прочность, нестись по краю, висеть над обрывом, взваливать гигантские физические и душевные ноши, постоянно находясь в состоянии стресса. Все это стимулирует его творчество, но разрушает тело. Нельзя все время перегибать жезл судьбы, недолог час, когда он сломается и тогда уже придется рассчитывать только на себя:
Однажды пере-перелил Судьбе я ненароком – Пошла, родимая, вразнос и изменила лик, – Хамила, безобразила и обернулась Роком, – И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык
Высоцкий все это знал, но остановиться не мог, да, и не хотел. Вместо того чтобы сойти с дистанции и отдышаться, он предпочел устремиться в бой с открытым забралом, чтобы заглянуть своему будущему не только в глаза, но и в зрачки.
В 1978–1979 годах Высоцкий снимается в «Место встречи изменить нельзя». Знаменитая пенталогия принесла ему не только популярность, он и придала уверенность в собственных силах. Именно во время работы над этой картиной Высоцкий впервые попробовал себя в качестве режиссера, самостоятельно отсняв некоторые куски. Дебют оказался удачным, что лишь укрепило в нем желание создать собственное кино, о котором он уже столько мечтал.
До поры до времени, мечты оставались мечтами. Да и о каком самостоятельном проекте могла идти речь, если выпуск каждой пластинки давался потом и кровью, а печатные публикации стихов, вообще были табу для советских издательств. Но Высоцкий не был бы Высоцким, если бы не пытался достичь невозможного. В конце 1970-х его силы уже были на исходе. Во время насыщенных гастролей в жарком Узбекистане – по пять концертов пять дней подряд, у Высоцкого останавливается сердце. Это уже вторая клиническая смерть и если бы не личный врач Анатолий Федотов, который практически везде сопровождал певца в последние полтора года его жизни, то эти гастроли стали бы для него последними.
В сентябре 1979 года Высоцкий дает одно из немногих интервью: «Сколько мне еще осталось лет, месяцев, недель, дней и часов творчества? Вот такой я хотел бы задать себе вопрос. Вернее, знать на него ответ». Время катастрофически не хватало, нужно было торопиться, хватаясь за любую возможность. В конце года ему звонит сценарист Игорь Шевцов, предлагая написать цикл песен для вновь готовящегося фильма «Зеленый фургон» по знаменитой повести Александра Казачинского. С этим произведением Высоцкий хорошо знаком, принимая участие в начале 1970-ых в радиоспектакле со своим другом Всеволодом Абдулов. Стоит рискнуть:
– Почему только песни? Я бы с удовольствием и сам снял картину.
– Как?! – удивился Игорь. – Режиссером-постановщиком?
– Ну да! Я это книжку знаю, люблю…
К удивлению и Высоцкого, и Шевцова, начало было многообещающим. Несмотря на все препоны, удалось получить разрешение на Одесской киностудии и приступить к работе над сценарием. Словно подводя черту под многолетними взаимоотношениями актера и творца, Высоцкий следующим образом объяснял свой выбор: «Но я ведь не очень люблю актерскую профессию и сейчас ухожу из нее потихоньку, – из театра и из кино. Буду сам делать фильм. Я предпочитаю исполнительской работе творческую, авторскую, когда сам делаешь и сам воплощаешь».
Работа над новым сценарием шла «по-высоцки» – с бурлящей интенсивностью в крайне сжатые сроки. Обычно он у себя на квартире – либо в спальной, либо в кабинете, диктовал Игорю свои идеи, замыслы, новые повороты сюжета. Не успели все обработать, как тут же новая порция находок. Всего за пять дней – с 12 по 17 января 1980 года пишется черновой вариант в сто пятьдесят листов. От прежних набросков не осталось и следа, практически все эпизоды переписаны заново.
21 января прочитав черновик, Высоцкий звонит Шевцову и устраивает примерный разнос, крича, что это «полная …»:
– Думаешь, если поставил мою фамилию, то уже все?!
После такой тирады о дальнейшем сотрудничестве не может быть и речи. Через два часа Шевцов перезванивает Высоцкому, чтобы, как он сам потом выразился – «достойно распрощаться». Не успел Игорь и слова сказать, как инициативу перехватывают на другом конце провода. Сначала Высоцкий снова стал возмущаться, а затем спокойным голосом произнес:
– Будем работать по-другому. Сядешь у меня, и будешь писать. Вместе будем. Сегодня. У тебя машинка есть? Ты печатаешь? Вот и хорошо. Жду вечером.
Как вспоминал Шевцов: «Вечером все встало на свои места. Он сказал, что в сценарии много ерунды, но времени нет: надо отдавать, чтобы читало начальство». И затем добавил: «В Одессу посылать не будем. Я сам поеду к Грошеву (на тот момент главный редактор объединения телефильмов «Экран»). Так двинем быстрей».
В итоге, чтобы не напрягать Высоцкого лишними хождениями по инстанциям, Шевцов взялся отвести сценарий сам. И дальше дело застопорилось. В июле Высоцкий признался Игорю: «Не буду я снимать это кино. Все равно не дадут снимать то, что мы хотели. Если уж сценарий так мурыжат, то будут смотреть каждый метр материала».
Потом после дополнительных размышлений решил сгоряча не рубить и взять тайм-аут. Хотя в душе уже отлично понимал, что «Зеленый фургон» не для него. Ему хотелось нечто другого и большего.
«Я раззудил плечо – трибуны замерли»
А что если взяться за международный проект и привлечь иностранных актеров. У него и материал отличный имеется – воспоминания одного фронтовика. Вместе с Эдуардом Володарским в течение нескольких дней написан новый сценарий под рабочим названием «Каникулы после войны». В фильме три главных персонажа – русский, поляк и француз. Они бегут из немецкого концлагеря и начинают путешествовать по военной Европе, шкодить на дорогах, проделывать разные шалости, и даже угоняют американский самолет. И все это им, в конце концов, сходит с рук.
Русского должен был играть Высоцкий, поляка его близкий друг Даниэль Ольбрыхский, а на роль француза решили пригласить какую-нибудь начинающую звезду, например, все набирающего популярность Жерара Депардье. Последний никогда о Высоцком не слышал, но стоило им познакомиться, как Жерар, очарованный личностью русского поэта, согласился играть в фильме даже без гонорара. Делясь своими впечатлениями, Депардье признавался: «Мы встретились с Высоцким впервые в 1978 году в Париже. Просидели вместе две ночи, и это было невероятно. Вихрь какой-то. Мне страшно нравится такой темперамент».
После написания сценария начался мучительный процесс его пристройки. Показывали многим известным режиссерам, но у всех ответ был одинаков:
– Ребята, вы же понимаете, это совершенно непробиваемо.
В Советском Союзе – да, а что, если попробовать снять фильм в одной из европейских стран. Например, в Италии. Ведь уже делали о нем большую передачу на итальянском телевидении, да и на римском радио ему приходилось давать интервью и даже исполнить несколько песен. Или, например, Франция? Здесь вообще все налажено – семья, дом, друзья. А Новый Свет? В Канаде записан диск, в Голливуде его приглашают на один из вечеров в качестве почетного гостя. Высоцкий поет свои самые сильные хиты. Его голос оказывает отрезвляющее воздействие на аморфный бомонд американского кино. Отовсюду – из сада, с террасы, бассейна – начинают тянуться люди. Исчезает небрежность манер, вместо бессмысленных улыбок и привычных масок остаются лишь человеческие лица. Некоторые закрывают глаза и растворяются в энергии, исходящей от этого невысокого человека с гитарой. После исполнения последней песни воцаряется тишина, все глубоко потрясенные с удивлением смотрят друг на друга и тут, задав тон, Лайза Минелли и Роберт Де Ниро выкрикивают:
– Потрясающе! Невероятно!
Дальше следуют серии концертов в различных городах США, а также интервью Майку Уоллесу в популярной телевизионной программе «60 минут» на телеканале CBS. «Американские газеты писали, что здесь никакого так хорошо не принимали среди русских поэтов со времен Есенина», – немного хвастаясь, признавался Высоцкий одному из своих друзей. Эта любовь оказалась взаимной. Впервые увидев Нью-Йорк, он был глубоко поражен ритмом американского мегаполиса. «Словно побывал в XXI веке. Нью-Йорк – это город для меня», – не мог скрыть он своего восхищения. Впереди были планы начать писать прозу и, конечно же, поставить «Каникулы после войны». Как вспоминал близкий друг Высоцкого Михаил Шемякин: «Володя просто жил этим фильмом».
В мае 1980 года друзья встречаются в мастерской Шемякина около Лувра. Столько замыслов, нереализованных планов. Вот только ни сил, ни здоровья уже не осталось. Видя подавленное состояние Высоцкого, Шемякин убеждает его продолжать бороться за свою жизнь:
– Володька, давай назло всем. Люди ждут нашей смерти – многие… И ты доставишь им радость. Ну, смотри – цветут деревья, Париж, Риволи, Лувр рядом! А давай назло, Вовка, давай выживем, а?!
Высоцкий лишь обнимает его и не своим голосом говорит:
– Мишенька, попробуем!
Затем садится в такси, машет рукой и отправляется в аэропорт.
Это был последний раз, когда они видели друг друга. Шемякин уехал в Грецию, где и узнал трагическую новость о кончине близкого друга. Вернувшись в Париж, он найдет у себя на столе стихи, которые Высоцкий оставил во время своего последнего визита во Францию в июне 1980 года. Он уже тогда знал, что это была их последняя встреча и фактически прощался с Шемякином, «чьим другом посчастливилось быть мне»:
Как зайдешь в бистро-столовку, По пивку ударишь, – Вспоминай всегда про Вовку: Где, мол, друг-товарищ?! M.Chemiakin – всегда, везде Шемякин. А посему французский не учи!.. Как хороши, как свежи были маки, Из коих смерть схимичили врачи!
«Мне есть что спеть, представ перед Всевышним»
Это односложное и страшное слово «смерть» – всегда занимало отдельное место в творчестве поэта. В последний же год его жизни это слово приобрело особый статус. В то время Высоцкий песен уже практически не писал. Гитарный лад и многотысячные залы были не пригодны для восприятия и выражения его мыслей. Доверить их можно было лишь листку бумаги, близким друзьям и будущим поколениям. Начинается бурный диалог со смертью, в котором попеременно чередуется борьба за отведенное время и обреченное понимание неизбежности скорого конца. Вот несколько фрагментов из его последних стихов:
И лопнула во мне терпенья жила – И я со смертью перешел на «ты», Она давно возле меня кружила, Побаивалась только хрипоты. Я от суда скрываться не намерен: Коль призовут – отвечу на вопрос. Я до секунд всю жизнь свою измерил И худо-бедно, но тащил свой воз. (апрель, 1979 г.)
или:
Зачем цыганки мне гадать затеяли? День смерти уточнили мне они… Ты эту дату, Боже, сохрани, – Не отмечай в своем календаре или В последний миг возьми и измени (1 июня, 1980 г.)
Первоначально исход борьбы был неизвестен даже для Высоцкого. Понимая умом, что его организм изношен и уже физически неспособен жить, в глубине души он был уверен, что справится. «Или сдохну, или выскочу», – признавался он близким друзьям.
Однако со временем, Высоцкий понимал – конец близок:
Жизнь – алфавит, я где-то Уже в «це – че – ше – ще» Уйду я в это лето В малинном плаще (май, 1980 г.)
В свой последний день 24 июля он уже открыто говорит о предстоящей кончине:
– Я сегодня умру.
Ему возражают:
– Володя, что ты всякую ерунду говоришь?!
Но он продолжает настаивать на своем:
– Да нет. Это вы всякую ерунду говорите, а я сегодня – умру.
На следующее утро 25 июля в 4 часа утра его сердце остановилось.
Уже после смерти мужа, Марина Влади найдет у себя последнее письмо Высоцкого: «Мариночка, любимая моя. Я тону в неизвестности. У меня впечатление, что я могу найти выход, несмотря на то, что сейчас я нахожусь в каком-то слабом и неустойчивом периоде. Может быть, мне нужна обстановка, в которой я чувствовал бы себя необходимым, полезным и не больным… Еще раз – люблю тебя и не хочу, чтобы тебе было плохо».
Прочитав эти строки, в голове Марины промелькнула концовка одного из его последних стихотворений, посвященного ей. Он уже тогда все знал, но исправить что-либо оказался бессилен:
Мне меньше полувека – сорок с лишним, – Я жив, тобой и Господом храним. Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть чем оправдаться перед Ним.
Дмитрий Медведев
